Предисловие Вигго Мортенсена
The Best American Nonrequired Reading,
Houghton Mifflin Company, 2004

Это отрывок из предисловия, написанного Вигго к "Антологии лучших произведений американской необязательной литературы" (выпуск 2004 года). Книга представляет собой подборку коротких литературных произведений, опубликованных за минувший год в журналах. В нескольких абзацах Вигго рассказывает об обстоятельствах, при которых он потерял записную книжку со своими рассказами и стихами, и о том, что вдохновляло его на создание этих теперь уже навсегда утерянных произведений. Получилось потряасающее по силе эссе о творчестве и его ценности, не оставляющее сомнений в литературном даровании Вигго.

Перевод с английского - Анна Иоффе, 2004
Оригинал - здесь

Недавно со мной произошло неприятное происшествие: я потерял практически все, что написал за последние три года. Я переезжал в новый дом, и моя машина была забита ящиками с книгами, одеждой, кухонной и другой домашней утварью и мешками с упакованными второпях обрывками писем, бумагами, рисунками, фотографиями, мылом, музыкой, украшениями для капота, камнями и палочками на счастье, шпорами, лишними расческами и устаревшими списками необходимых дел. В то время, как я переносил часть этого хлама в новый дом, кто-то вышиб правое переднее стекло моей машины и стащил рюкзак с несколькими записными книжками, которые я с начала 2001 года заполнял от руки рассказами и стихами.

В рюкзаке лежали также пара журналов, два сценария, мой паспорт и две недочитанные книги. Самой тяжелой потерей были записные книжки с рассказами и стихами. Я с особым нетерпением предвкушал, как буду редактировать и оттачивать сотни страниц совершенно нехарактерных для меня длинных и беспечных стихов, написанных очень тихими ночами, которые я провел в пустыне Сахара в конце 2002 года. В этот период я по разным причинам начал писать пространные произведения с использованием множества абстрактных образов и отрывочных воспоминаний детства в сочетании с наплывом ощущений, обрушившихся на меня, кагда я жил и работал в Марокко. Плотные белые страницы записных книжек того периода были засалены, испачканы красным песком Уазазата и желтым - Эрфуда и Мергуза, они потемнели, посерели от моих рук, пепла костра и сигарет, уголки их истрепались и почернели от смазки. На этих страницах были песчаные бури, плевки верблюдов и крики стервятников, звуки арабских песен, призывы к намазу, молитвенные коврики, чай, кофе, хлопанье палаток. От них несло дизельным топливом, они кишели мухами, ископаемыми, приливами жаркого воздуха, козами, солдатами, скорпионами, женщинами, скрытыми от постороннего взгляда, ослами, финиковыми пальмами, голубями, ястребами, гадюками, новыми или увядающими садами, кладбищами, городскими стенами, мечетями, конюшнями, колодцами, крепостями и школами. Это было началом давно запоздалого каталога похороненных воспоминаний о растениях и их названиях, лошадях, авариях, молниях, дрессированных ящерицах, об урывках споров между моими родителями, болезнях, овцах, о рыбе – пойманной и выпущенной на волю, почищенной, приготовленной, отслеженной в реках, прудах, озерах, съеденной, гниющей, борющейся, умирающей или мертвой. В этих записных книжках мелькали лица моих учителей, полицейских, детей и стариков, страдающих, хихикающих, спящих, или наоборот, утомленных ожиданием в приемных палатах, на автобусных остановках и углах улиц, идущих или стоящих на линиях дорог и троп через суровые пустыни, прерии, ледяные пейзажи или городские пустоши. Здесь были собраны все солдатики, некачественные "дворники" на ветровых стеклах, первый вкус шоколада на кончике языка, а также вкус вина, спаржи, оленины, форели, мела, муравьев, гамбургера, стеблей одуванчика, не подслащенного чая мате, утки, пива, снега, крови...

В то время, как мир подпоясывал чресла в преддверии неотвратимого вторжения в Ирак "добровольной коалиции" во главе с США, даже в идиллическую неподвижность северо-африканских дюн под безумно звездным небом закралось непрерывно крепнущее чувство неотложности. Это оно, вероятно, а также работа с утра до вечера на солнце верхом на лошади, бок о бок с марокканскими, испанскими, французскими, английскими и американскими коллегами, каждую ночь приводили меня в непривычное состояние - я жадно строчил в относительной тишине и долгожданном одиночестве. Я не ударяюсь в путевые заметки, а пытаюсь вкратце описать время и место, в которые мне посчастливилось попасть, и которые наполняли меня энергией и вдохновением. Повсюду, куда ни взгляни, были слова, они наводняли мои сны и давали всему названия. Я изо всех сил старался не отстать от них, поймать хоть немногие из тех, что проплывали сквозь меня, иногда капали из облаков, стекали из моих глаз на стол, на колени, или запутывались в лошадиных гривах. Большинство слов, как всегда, ускользало, но по ночам я регулярно собирал их в гроздья. Именно за это множество написанных от руки стихов, рожденных из этих дней и ночей, мне так не терпелось взяться в моем новом доме в Калифорнии. Поэтому и лежал рюкзак с записными книжками поверх других пожитков, прижатый к правому переднему стеклу, на виду у любого потенциального вора. Я выпустил его из виду не более чем на пять минут, и он пропал безвозвратно.

Следующие несколько недель я потратил массу времени и сил, обыскивая свой квартал, копаясь в мусорных баках и обегая аллеи, предлагая вознаграждение, вобщем, делая все, что мне казалось возможным, в надежде вернуть то, что для меня было незаменимо, а для укравшего, скорее всего, бесполезно. В конце концов я это прекратил, зная, что никогда не смогу воссоздать написанное вдалеке от дома в том состоянии истощения, смешанного с исключительной продуктивностью. Неважно, где что было написано, и было ли что-нибудь из этого столь ценным, как мне запомнилось. Взамен пришло болезненное ощущение потерянных идей, забытых неправдоподобных оборотов, неожиданных сочетаний и применений слов. Точно так, как недавно мне пришлось пережить пугающее, но, надеюсь, кратковременное помутнение зрения – вследствие конъюнктивита – я столкнулся лицом к лицу с тревожной действительностью, в которой только что схваченные и упорядоченные впечатления были утеряны. Обрывки записанных чувств исчезли, и их не возместить. Бессмысленно пытаться вспомнить и восстановить, как на раскопках, дома, холмы, плотины или скелеты из слов. Может быть, некоторые части всплывут в памяти, нечаянно расскажутся, но каждое слово будет новым, уйдет куда-то, умрет, как бы я не старался приручить или удержать его.

© Вигго Мортенсен, 2004