Предисловие Вигго Мортенсена
The Best American Nonrequired Reading,
Houghton Mifflin Company, 2004

Предисловие, написанное Вигго к "Антологии лучших произведений американской необязательной литературы" (выпуск 2004 года). Книга представляет собой подборку коротких литературных произведений, опубликованных за минувший год в журналах.

Перевод с английского - Анна Иоффе, 2004
Оригинал - здесь

Я вполне разделяю стремление многих людей, в особенности мужчин, настойчиво избегать любых рекомендаций что-либо прочитать, будь то какой-нибудь справочник пользователя или все руководства по сборке вместе взятые. И мне нравиться полагать, что хоть малая часть этого усердного увиливания от предварительных советов происходит от искреннего творческого желания употребить сначала живое слово – добраться до него самому, увидеть и произнести его для себя в относительном неведении, нырнуть в него с минимальной подготовленностью. В любом случае, суждения возникнут почти моментально, столь же легко и быстро, как без проблем перескочил вчера конъюнктивит из моего правого глаза в левый. Обычно, когда я беру в руки книгу, открываю первую страницу и, не прочитав еще ни единого слога, вижу бумагу, краску, гарнитуру и размер шрифта, любой из возможных наборов этих признаков, я тут же неизбежно начинаю хвататься за выводы. Я не нуждаюсь и не желаю, чтобы меня вели за руку, не хочу быть заранее осведомленным о содержании моей книги, потому что тогда слова, которые последуют за предисловием, станут как бы чужими, не дав мне ни единого шанса самому взвесить их и разобраться в их хитросплетении. Однако, если книга мне понравилась, то я иногда читаю потом и предисловие, просто из чистого любопытства.

Поэтому я сознательно не упоминаю здесь ни о чем, что прямо или косвенно касается содержания данного издания, и ни в коем случае не собираюсь готовить тебя к восприятию той подборки, которую сделали другие, составляя книгу "Необязательное чтиво 2004". Более того, я не стану советовать тебе прочесть что бы то ни было из этой книги, и особенно, из моих слов, что последуют за этим. Отложи эту книгу, если хочешь. Отдай ее, выброси, разрежь на кусочки и съешь, или сожги – словом, примени любое средство, какое только придет тебе в голову, для избавления от нее. Либо читай дальше. Прочти немного, почитай вразброс, задом наперед, через несколько лет, ничего не запоминай, посмейся над всем этим, злоупотреби этим, напиши издателю о недостатках в содержании и профессиональном исполнении -- в частности, об этом никчемном предисловии, если пожелаешь – или о том, что чтение этой книги хоть на мгновение изменило твою жизнь, будь то к добру, или ко злу. Насколько мне известно, ни одна из перечисленных реакций не является преступлением. Мы по-прежнему свободны читать или не читать (если только прочитать эту книгу необязательного чтива, не обяжет тебя некто, кому ты предпочитаешь повиноваться) и по-прежнему вольны составить собственное мнение о том, что мы прочитали или не стали читать.

Я ценю слова. Мне любопытно, как слова звучат, как они создают для нас картины, вызывая самые непредсказуемые эмоциональные отклики. Одно единственное слово или предложение могут спасти тебя от холода и раскрыть перед тобой целый новый мир. Мне нравится читать отрывки анонимных частных разговоров. Мне нравится читать подписи в фотоальбомах, объявления о найме, домашние работы сына, китайские памфлеты против СПИДа, списки услуг прачечных, иностранные телефонные справочники, некрологи, дурацкие субтитры, дорожные карты, объявления о пропавших животных, расклеенные на фонарных столбах, старые забытые книги, руководства по пользованию, которые мне не нужны, но которые были зачем-то вырваны из каких-то изданий, или из упаковок давно вышедшей из употребления продукции – бесполезная информация, которая мне представляется моим открытием, вызволенным из небытия. Я наслаждаюсь, читая то, что написано людьми в иные времена, о вещах, которые мне непонятны. Мальчишкой, я всегда читал под одеялом с фонариком, когда родители, бабушка и все остальные считали, что я давным-давно сплю. Я и теперь испытываю похожее тайное наслаждение, читая нечто, заинтересовавшее меня, я и теперь занимаюсь этим намного дольше того часа, когда следовало бы выключить свет. Только больше не приходится прятаться с фонариком, и обманутым оказываюсь я сам – лишенный драгоценного отдыха. И по сей день мне не по душе читать то, что советуют другие, и меня притягивает все, что не разрекламировано, не замечено, выброшено, и возможно, совсем не имеет смысла.

Вот почему слово "необязательное" для меня выделяется из всех остальных, привлекая мое внимание к названию этой книги. То, что меня не обязывают понимать или толковать слова, мне по вкусу. Гораздо лучше не спешить овладеть смыслом слов и проанализировать его критическим взором, но, вместо этого, довериться вдохновению, в чтении или же в письме, которое посетит тебя в образе намерения, импульса, жизни, что давно уже обрела свою форму, и ожидала, что кто-то ее осознает, задолго до того момента, как я на это наткнулся. Лучше почувствовать, чем придумать, что эти слова будут значить лично для меня. Запиши что-нибудь на бумаге -- и оно умрет; писатели просто убийцы. Некоторые из них убивают более милосердно, причиняя меньше боли, чем другие. Несмотря на это, любое записанное слово мертво. И оживить его можно лишь переписав или перечитав заново, придавая ему с переменным успехом самые разные значения.

Люди, которые занимаются оценкой написанного и составлением рекомендаций, как его следует или не следует читать, часто требуют некой опрятности языка, размеренной последовательности сочетания слов. В учебную программу должно входить понятное допущение – в ожидании регулирования содержания и стиля со стороны студентов – которое принимает за аксиому то, что определенные правила и ограничения обеспечивают начальные отправные пункты и последующее развитие текста всегда одинаково для писателей и для читателей. Многое можно сказать в защиту освоения правил и навыков, рожденных из практического опыта и обучения, перед тем, как отказаться от них. И все-таки, кажется, нелишне будет помнить и о том, что слова существуют – как внутри, так и вовне академического построения и толкования – существуют как звуки или как точки эмоциональной привязки, и всегда будут вызывать неожиданные субъективные реакции.

Ты когда-нибудь пробовал прочитать или написать предложение, не задумываясь о происхождении и о причине появления каждого слова от первого до последнего, но просто потому, что тебе захотелось так сделать? Неужели ты не схватываешь слова спонтанно, интуитивно, отовсюду, с дорожных знаков, из песен, газет, журналов, телешоу, веб-сайтов, подслушанных споров вполголоса – из своей собственной полустертой, микшированной записи всего, что происходит? Некоторые слова и предложения умеют обосабливаться и дарить читателю отдельное наслаждение, находясь при этом даже в длиннейшей истории, независимо от ее содержания. Когда мы действительно хотим почитать, мы можем погрузиться в красоту и ритм слов еще до того, как получим удовольствие, осознав значение их порядка. Мы способны понять, почувствовать "правильность" и тональность слов раньше, чем мы примем или отвергнем историю, которую они собираются нам поведать, раньше, чем мы озаботимся логикой их смысла. Наше ожидание согласованности и, значит, готовность к осмыслению любого текста, разумеется, возрастает по мере того, как мы знакомимся с качеством игры его слов, когда начинаем догадываться, какое направление мысли, или даже, какое предложение может и должно последовать далее. Возможно, один из сложнейших вызовов, поджидающих писателя, не считая начала работы, состоит в том, чтобы сохранить личную заинтересованность в появлении слов, полнейшую вовлеченность в тот путь, которым может последовать его история. Если же по дороге писатель не встречает никаких сюрпризов, не совершает никаких счастливых открытий, независимо от, того, насколько продуманной и спланированной была его работа изначально, то навряд ли это будет представлять сколько-нибудь запоминающийся интерес для читателя.
Я недавно пережил очень неприятный момент потери практически всего, что было написано за последние три года. Я находился в процессе переезда из одного дома в другой, и машина моя была завалена коробками с книгами, с одеждой, с кухонной утварью и всеми обычными хозяйственными принадлежностями, и пакетами с наспех собранными пачками писем, бумаг, рисунков, фотографий, музыки, красивых крышек, приносящих удачу палочек и камней, шпор, ненужных щеток и старых списков неотложных дел. И пока я заносил часть этого хлама в новый дом, кто-то вломился в окно моей машины и стащил рюкзак, где лежало несколько блокнотов, которые я заполнял, начиная с 2001 года, записывая стихи и рассказы.

Кроме этого в рюкзаке было также пару дневников, два сценария, мой паспорт и две недочитанные книги. Тяжелейшей из потерь стали эти стихи и рассказы в блокнотах. Я как раз собирался пересмотреть и подправить сотни страниц нехарактерно длинной и беспечной поэзии, которая создавалась тихими ночами, проведенными в пустыне Сахара в конце 2002 года. В этот период времени, по целому ряду причин, я стал писать более объемные произведения, используя воображение и обрывки детских воспоминаний в сочетании с лавиной чувственных впечатлений, которые я получал, живя и работая в Марокко. Плотные белые страницы тех блокнотов были испачканы. Красные пятна от пыли возле Уарзазата, желтые -- от Эрфу и Мерзуги, коричневые и серые – от моих рук, от золы костров и пепла сигарет, загнутые уголки, почерневшие от листания. В них были песчаные бури, плевки верблюдов, стервятники, арабские песни, призывы к молитве, молитвенные коврики, чай, кофе, хлопки палаток на ветру. Они воняли дизельным топливом, они жили мухами и ископаемыми, волнами жара, козами, солдатами, скорпионами, невидимыми женщинами, мартышками, финиковыми пальмами, голубями, ястребами, змеями, новыми или заброшенными садами, кладбищами, городскими стенами, мечетями, конюшнями, колодцами, крепостями и школами. Это было начало создания давно запоздавшего перечня похороненных воспоминаний о растениях и их названиях, о лошадях, о дорожных авариях, о молниях, о ручных ящерицах, об обрывках споров между родителями, об уловках, об овцах; о рыбе пойманной, не пойманной, отпущенной, очищенной, приготовленной, увиденной в реках, в прудах, в озерах, съеденной, сгнившей, вырывающейся, умирающей или дохлой. В тех блокнотах можно было отыскать лица моих школьных учителей, полицейских, детей и стариков, страдающих и хихикающих, спящих или просто находящихся в медпунктах, на автобусных станциях, на углах разных улиц, шагающих или остановившихся на следах от колес грузовиков в суровых пустынях, в прериях, на ледяных полях или на городских пустырях. Здесь спрятались все игрушечные солдатики, неработающие "дворники", первый вкус шоколада, вина, спаржи, оленины, форели, мела, муравьев, Биг Мака, грязи, стебельков одуванчика, матэ без сахара, утки, пива, снега, крови…

Мир тогда готовился к неотвратимо надвигавшемуся вторжению в Ирак "коалиции доброй воли", возглавляемой Соединенными Штатами, и все острее ощущалась спрессованность отпущенного нам времени, даже там, в божественном покое Северо-Африканских дюн под забавно звездными небесами. И это, наряду с бесконечной чередой рабочих дней в седле под палящим солнцем вместе с марокканскими, испанскими, английскими, французскими и американскими коллегами, наверно, и приводило меня каждый вечер в то особое состояние сознания, когда я охотно садился нацарапать несколько слов в относительной тишине и приятном одиночестве. Я не придерживался формы дневника путешественника, просто пробовал вкратце описать место и время, в котором мне посчастливилось пребывать, и которое подарило мне массу энергии и вдохновения. Слова были повсюду, куда бы я ни кинул взгляд, заполняя мои сны, даруя мне названия для каждой мелочи вокруг. Все, что я мог тогда, это держаться с ними рядом, словить хотя бы несколько из них, когда они пролетают сквозь меня, то и дело высыпаются из облаков, из глаз моих на стол, мне на колени или вплетаются в гриву моего коня. Большая часть этих слов исчезала бесследно, как они это обычно и делают, но ночами мне все же удавалось постоянно сплетать из них отдельные связки. Множество записанных стихотворений, которые стали итогом того приключения, были как раз тем материалом, которым я собирался вплотную заняться в моем новом доме в Калифорнии. Поэтому рюкзак и лежал на самом верху в забитой всякой всячиной машине, опираясь на стекло соседней с водителем дверцы, на виду у любого потенциального вора, проходящего мимо. Я оставил его минут на пять и лишился навеки.

В последующие несколько недель я потратил уйму времени и сил на прочесывание своего района, заглядывая в мусорные баки, во все переулочки, предлагая вознаграждения без-лишних-вопросов, словом, делая все, что только можно было выдумать, в надежде вернуть то, что было невосполнимо для меня и, скорее всего, совершенно бесполезно для того, кто его стащил. Наконец, мне пришлось-таки распрощаться с большей частью своих сокровищ, понимая, что мне никогда не восстановить все, что было написано вдали от дома в том изможденном, но необычайно плодотворном состоянии. И неважно теперь, где оно было записано, и было ли это столь бесценно, как мне запомнилось. На его место пришло болезненное чувство утраты всех идей, потери всех необычных оборотов, неожиданных связок и особого употребления слов. Похоже на то, как сейчас я утратил – из-за конъюнктивита – ясность зрения, пугающее, но, надеюсь, временное явление, так и тогда я очутился перед лицом устрашающей реальности потери новообретенных и сохраненных впечатлений. Обрывки записанных чувств пропали безвозвратно. И нет никакого смысла стараться вспомнить и отстроить заново здания тех слов, холмы тех слов, запруды слов или скелеты слов, как если бы это был некий археологический проект. Может быть, будут фрагменты, которые я вспомню или смогу случайно пересказать, но каждое слово в них будет новым, уйдет куда-то, и погибнет, неважно, что я стану делать для того, чтобы приручить и удержать его. Что ж, не знаю, чего ради, но ты дочитал до этого места, хотя много слов тому назад я тебе честно предлагал потратить время на что-нибудь другое. Мое необязательное предисловие стало, конечно, столь предсказуемым, столь очевидно преувеличенно бесцельным, что вполне превращается уже в обязаловку. Но, перед тем, как угодить в эту ловушку, я оставлю тебя размышлять над высказыванием писателя Поля ла Кура: " Быть поэтом -- означает не писать стихи, но искать новый образ жизни".

© Вигго Мортенсен, 2004